Амелия Горман. Низведи Луну, дочка

Amelia Gorman. Bring the Moon to Me, 2015
Перевод: Валерия Зарубина, 2021

Их называли Ёлочкой, Ракушками или Тирольским Папоротником. Моя мама превращала пряжу в густые леса и спиралевидные галактики с восхитительными названиями. Я часами наблюдала за тем, как её пальцы создавали тканевые квадраты. Иногда её руки пропадали, и нить жила собственной жизнью. Подобно змее или угрю, она поднимала и опускала голову, снова и снова. Она свивалась кольцами, стремясь ускользнуть и сплестись с собственным хвостом, дабы явить в конце концов знакомый узор.

В те времена в нашем доме пахло овечьим и рыбьим жиром. Её клиенты, переполненные граппой, спотыкаясь, вваливались с пристани и бормотали так скоро, что голова у меня шла кругом. Они клали деньги в урну на полке, а моя мама выкапывала из корзины мягкий, толстый свитер. Иногда они возвращались, указывая на дыры на локтях или потёртости по краям. Вывязанные на шерсти узоры оберегали их от опасностей океана.

Я не боялась наведывавшихся в залив штормов и землетрясений. Я не боялась морских глубин или плававших в них тёмных тварей. Меня тревожили тени в нашем доме. Они выскальзывали из углов, когда мама пела и вязала, и слетались к её лицу и рукам. Она пела о пастухах и Хастуре, и о сладком запахе лимонных деревьев в ночи.

В те времена огней загоралось гораздо меньше. В крыше была дыра. Лёжа на полу, я видела сиявший сквозь неё лунный свет. Когда он падал на руки моей мамы, я различала каждую кость, двигавшуюся под её кожей. Немолчному щёлканью, напоминавшему мне, что комната полнится узорами, не было конца.

…два лицевых, два изнаночных, два лицевых, два изнаночных        

…11001100        

Моя мама не понимает, когда я объясняю, чем занимаюсь. Когда я прихожу домой с завода, она раскачивается в своём вечно скрипящем кресле. Она спрашивает, как прошёл день. Расспрашивает о сотрудницах: собирается ли кто замуж, забеременел ли кто-нибудь. Есть ли у кого-нибудь симпатичный брат, с которым я могла бы её познакомить. Просит напомнить, тку ли я коврики или покрывала.

Нет, я не тку покрывала. Я плету схемы для компьютеров. Их называют Меркурием, Близнецами и, самое вдохновляющее, Аполлоном. Я похожа на героиню сказки, прядущую сияющий металл. По обе стороны от меня дюжина других женщин делает то же самое. В конце концов, кто-то возьмёт всю нашу работу, соединит и поместит в шаттл, чтобы несколько мужчин добралось до луны. Мы изменим мир.

Нет, я не тку коврики. Я объясняю свою работу дома на скатертях и кольцах для салфеток. «Смотри, когда ткань проходит через кольцо, это означает единицу, когда же над ним, ноль. Если нулей и единиц будет много, они заменят сложные математические вычисления». Она щурится, глядя на меня, стоящую с нашим столовым бельём в руках. Оно кажется мне слишком тёплым и неуютно органическим. Мне жарко и неловко, и я откладываю её милые вещицы. Я измысливаю другие способы объяснения. Я зажигаю и тушу ряды свечей. Я беру в библиотеке книги о Чарльзе Бэббидже и Джордже Буле, газетные статьи о Грейс Хоппер. Не помогает.

На следующий день на работе меня встречает дневная пачка. Страницы сложены в стопку в три моих пальца высотой и покрыты цифрами. К пяти часам вечера я превращу их все в сверкающие нити. Я стараюсь быть дружелюбной, но во время работы мне трудно отстраняться от цифр. Иногда вечерами я даже выхожу выпить, но меня всегда отвлекают мельтешащие во мне цифры. Я начинаю распознавать закономерности. Эти 16 цифр повторяются вновь и вновь, или эти 128. А значит, сегодня я пойду ещё дальше. Я глубоко вдыхаю и впускаю в себя данные. Процесс не слишком отличается от изучения дорожной карты. Хотела бы я быть тем, кто пройдёт по этой дороге.

Когда я прихожу домой, моя голова переполнена. Мне чудится, что цифры вот-вот превратятся в жирных червей и прогрызут дыры, из которых высыпятся нули. Нужно поторапливаться, если я хочу перенести их в осязаемый мир. Я беру пару маминых берёзовых спиц. Они медленно гниют.

Пока я работаю, мама наблюдает за моими руками, а я за её. Они распухли так, что с трудом держат спицы. Она ничего не делала много лет. Руки, создававшие леса, превратились в узловатые ветви. Я вижу в них незавидную будущность нескольких человек, которым случилось прогуляться по странным лунным ландшафтам.

На первый взгляд, готовая работа соткана произвольно. Это уморительная развалина, состоящая из всевозможных лоскутов. Некоторые участки гладкие, другие шероховатые. Кое-где поднимается внезапно прерывающийся гребешок. Думаю, я единственный человек, способный прочесть в ней расчёты, увидеть углы и скорость. Но я ошибаюсь. На лице моей мамы впервые проявляется понимание. Мы наконец нашли общий язык.

Она рассказывает мне о ночи, когда была моложе, чем я сейчас. И о вытканном тогда узоре. Она отдала его рыбаку и скормила ему свою обычную басню: он обережёт его от всех опасностей, таящихся как над, так и под водой. Она солгала. Она нацепила на него маячок, взывавший к центру луны. Потому он и увидел разное. Он до сих пор бормочет о подводном городе и поднявшихся с морского дна мертвецах. Но даже он был недостаточно громок, чтобы призвать нечто с небес.

Она больше не может сделать это сама, но шепчет все стежки мне на ухо. Я записываю их машинным языком на внутренней стороне век. Я представляю их в меди и сердечниках. Они будут сокрыты от бесконечных команд, сплетаемых сотрудницами день за днём. Когда же придёт время, сияющий знак воззовёт к чему-то живущему за пределами этого мира.

…один лицевой, два изнаночных, один лицевой     

…1001       

Астронавты вернутся, но ни одни. Наконец-то они низведут тень луны, Она будет огромна. Её нисхождение вызовет волну размером с Тихий океан. Её копыта будут топтать уличные фонари и небоскрёбы до тех пор, пока не останется ничего, кроме света звёзд. Я встану на скалистом берегу залива, завернувшись в свитер и зная, что буду последней выжившей. Моя работа изменит мир.